Почти пять лет назад стартовал проект научно-образовательных центров (НОЦ) мирового уровня, целью которого было создание современной модели исследований и разработок, основанной на кооперации в цепочке «наука — университеты — бизнес». Можно ли сказать, что традиционный разрыв между фундаментальной наукой и экономикой начал преодолеваться?

Заместитель министра науки и высшего образования РФ Денис Секиринский рассказал «Эксперту» о замысле и реализации НОЦ, о государственной стратегии в области науки и технологий, о поддержке молодой науки.

— Каковы первые результаты создания НОЦ? Понятно, что никогда ничего не работает в точности так, как планировалось. Но насколько вы довольны тем, что получается?

— Изменения произошли, и они заметны. Многие главы субъектов федерации стали рассматривать науку как ресурс экономического развития, как источник роста привлекательности региона, решения его социальных, экологических и иных проблем. Иными словами, они стали выступать в роли квалифицированных заказчиков. Квалифицированный заказчик не просто выделяет деньги на исследования, хотя такие полномочия у регионов теперь тоже есть. Что гораздо важнее, квалифицированный заказчик видит образ результата, может сформулировать задачу и осуществить «приемку» работ. Такое изменение — конечно, еще далеко не во всех регионах — уже произошло.

— Всегдашняя наша проблема — разрыв между сферой фундаментальной науки и промышленностью — в советское время решалась организацией «переходников», например в форме прикладных и отраслевых институтов. В 1990-е это разрушилось: советская фундаментальная наука и новый бизнес говорили на разных языках. А как сейчас? НОЦ и другие инструменты претендуют на то, чтобы такую связку делать?

Почти пять лет назад стартовал проект научно-образовательных центров (НОЦ) мирового уровня, целью которого было создание современной модели исследований и разработок, основанной на кооперации в цепочке «наука — университеты — бизнес». Можно ли сказать, что традиционный разрыв между фундаментальной наукой и экономикой начал преодолеваться?

Заместитель министра науки и высшего образования РФ Денис Секиринский рассказал «Эксперту» о замысле и реализации НОЦ, о государственной стратегии в области науки и технологий, о поддержке молодой науки.

— Каковы первые результаты создания НОЦ? Понятно, что никогда ничего не работает в точности так, как планировалось. Но насколько вы довольны тем, что получается?

Статья по теме:
«Наука должна отвечать на вызовы, стоящие перед промышленностью»
— Изменения произошли, и они заметны. Многие главы субъектов федерации стали рассматривать науку как ресурс экономического развития, как источник роста привлекательности региона, решения его социальных, экологических и иных проблем. Иными словами, они стали выступать в роли квалифицированных заказчиков. Квалифицированный заказчик не просто выделяет деньги на исследования, хотя такие полномочия у регионов теперь тоже есть. Что гораздо важнее, квалифицированный заказчик видит образ результата, может сформулировать задачу и осуществить «приемку» работ. Такое изменение — конечно, еще далеко не во всех регионах — уже произошло.

— Всегдашняя наша проблема — разрыв между сферой фундаментальной науки и промышленностью — в советское время решалась организацией «переходников», например в форме прикладных и отраслевых институтов. В 1990-е это разрушилось: советская фундаментальная наука и новый бизнес говорили на разных языках. А как сейчас? НОЦ и другие инструменты претендуют на то, чтобы такую связку делать?


— Конечно претендуют. Хотя путь «от лаборатории до цеха» непрост. Вы назвали это проблемой, а я бы сказал, что это возможность. После распада СССР мы взяли за основу другую философию развития, связанную с радикальной верой в рынок. Мы стали пытаться встраиваться в глобальное разделение труда, но довольно скоро стало очевидно, что мы сами представляли интерес как новый рынок и источник сравнительно недорогих ресурсов: как ископаемых, так и человеческих. В этой системе не было места производству — не говоря уже о высоких технологиях. Наука потеряла заказчика внутри страны, работавшая в СССР система стала стремительно сжиматься, первыми оказались «лишними» именно отраслевые институты, ориентированные на промышленность.

Но даже в отсутствие квалифицированного заказчика и надлежащих ресурсов удалось сохранить фундаментальную науку и поисковые исследования и вырастить научную молодежь, активно работающую в том числе по новым направлениям, нетрадиционным для советской науки. Сегодня многие из них готовы решать прикладные задачи. При этом у них появляются — в том числе благодаря НОЦ — квалифицированные заказчики, что делает результаты их работы востребованными уже сегодня. В этом и есть возможность, которую мы все обязаны реализовать. Подчеркну, это ответственность всех сторон: заказчик критически важен, но и другие участники — университеты, научные организации, государство — несут свою долю ответственности за общий результат.

— И что дальше? В чем был замысел НОЦ с точки зрения этой большой картины?

— Во-первых, настройка продуктивного взаимодействия на уровне регионов между бизнесом, производителями, представленными в регионе, научными организациями, университетами и властью. Во-вторых, пространственное развитие, формирование новых точек роста и концентрации научного и производственного потенциала. Отмечу, что этот инструмент не предполагает большого федерального финансирования, а первая пятерка отобранных НОЦ первый год функционировала вообще без федеральных денег.

— А интерес губернаторов был в чем?

— Губернаторы почувствовали, что научная сфера — это не только расходная часть, это не просто «социалка», а инструмент развития региона. Активное и динамичное развитие региона невозможно без развития науки и высшего образования, а оно, в свою очередь, невозможно без плотной кооперации с индустриальным заказчиком. НОЦ давал им своего рода знамя, под которым они собирали всех участников.

— Экономика в этих регионах созрела для инноваций или губернаторы созрели?

— Думаю, что возник запрос на изменения, связанный с тем, что действующая модель развития стала исчерпывать себя.

— А что такое «научно-образовательные центры мирового уровня»? Есть даже дискуссия о названии, почему именно мирового.

— Дискуссия — это всегда хорошо, особенно в науке, но дело, на мой взгляд, не в названии. Ведь в чем суть НОЦ? Это более продуктивное взаимодействие государства, науки, бизнеса и системы образования. Возможность выстроить партнерские долгосрочные отношения. Для одних уточнить исследовательскую повестку, для других решить прикладные задачи. В этом взаимодействии возникают новые проекты, которые привлекают талантливых людей, причем не только из России. Отмечу, что среди НОЦ нет традиционно научных регионов страны — Новосибирска, Томска, Москвы, Санкт-Петербурга. Одна из задач заключалась в том, чтобы стимулировать формирование новых точек притяжения, в том числе в глобальном измерении.

— Проект длится с 2018 года, прошло почти пять лет. И что эти регионы получили, не пожалели в итоге?

— Я думаю, что они не пожалели, потому что желающих выйти из проекта мы пока не видим, наоборот, есть желающие войти. Для меня это удивительно, ведь этот проект в масштабах других инструментов поддержки не имеет заметного федерального финансирования. При этом объемы внебюджетного финансирования впечатляют. В 2021 году объем привлеченных внебюджетных средств на реализацию программ центров составил почти 33 миллиарда рублей, при этом объем средств федерального бюджета на все центры составил 1,7 миллиарда рублей. По предварительной оценке, в 2022 году объем внебюджетных средств превысит уровень 2021 года.

— А на что эти деньги преимущественно идут в рамках НОЦ?

— Согласно постановлению правительства номер 537, грант можно тратить на зарплату, приобретение оборудования и материалов, командировки и участие в конференциях, патентные сервисы, развитие инфраструктуры, стажировки, проведение исследований и внедрение образовательных программ, переподготовку кадров. Но основную часть средств — на реализацию технологических проектов — вкладывает бизнес. Так, участниками НОЦ выступают «ЛУКойл» (пермский НОЦ «Рациональное недропользование»), Объединенная двигателестроительная корпорация и «Транснефть-Урал» (Евразийский НОЦ, Башкортостан), «Газпром нефть» (Западно-Сибирский НОЦ) и другие представители крупного бизнеса.

— То есть деньги в проекте не столь важны, важнее то, что конкретные технологические проекты объединяют бизнес, науку и вуз в какую-то общую деятельность?

— Да.

— По каким критериям можно оценить эффект для регионов?

— Если чисто формально, то есть детальная методика оценки деятельности НОЦ. Оцениваются в том числе такие параметры, как: уровень образования, темп роста реальной среднемесячной заработной платы, количество новых высокотехнологических рабочих мест.

— Хотелось бы неформально.

— Самый главный результат, с моей точки зрения, — это принципиально другая оценка роли науки в нашей стране. Это не всегда можно измерить валовыми показателями, хотя и они довольно внушительны.

Например, объем выполненных работ и услуг, завершившихся изготовлением, предварительными и приемочными испытаниями опытного образца в 2022 году составил 50 миллиардов рублей.

Другой немаловажный результат — развитие межрегиональных связей: 15 НОЦ объединяют 36 субъектов федерации.

Ну и, конечно, бизнес — особенно в последнее время — гораздо более охотно идет на контакт с наукой, видя конкретные результаты не только «на бумаге».

— То есть можно сказать, что это не только стратегическое видение губернаторов — бизнес путем проб и ошибок дошел до модели эффективных отношений с наукой и образованием. Другой пример: в Нижнем Новгороде ГАЗ начал свою программу взаимодействия с НГТУ еще до НОЦ.

— Конечно! В каком-то смысле НОЦ позволили дособрать мозаику. А действующий режим антироссийских санкций актуализирует обращение отечественного крупного бизнеса к деятельности НОЦ. Среди участников центров такие экономические флагманы страны, как «Сибур», «Газпром нефть», «ЛУКойл», «Ростех», «Ростсельмаш», АвтоВАЗ, и многие другие. Они принимают участие в работе центров в качестве субъектов, которые заинтересованы в разработке новой, нужной для них продукции.

Например, пермский НОЦ «Рациональное недропользование» в рамках проекта «Технологии повышения коэффициента извлечения нефти для трудноизвлекаемых запасов» разработал программное обеспечение, являющееся отечественным аналогом программных продуктов OLGA (Schlumberger) и IPM (Petroleum Experts), оно было внедрено в промышленную эксплуатацию в «ЛУКойл-Пермь». При помощи этого программного продукта создаются виртуальные модели нефтяных и газовых месторождений, учитывается реальная конструкция скважин и линейных трубопроводов. Программный продукт позволяет проводить как статические гидравлические расчеты, так и динамические.

В рамках деятельности НОЦ «Кузбасс» (Кемеровская область — Кузбасс) ученые из Кузбасского государственного технического университета имени Т. Ф. Горбачева разработали инновационные сорбенты для очистки водоемов от разливов нефти, которые можно использовать в климате Арктики. В качестве сырья для таких сорбентов используются промышленные отходы.

Среди НОЦ нет традиционно научных регионов страны — Новосибирска, Томска, Москвы, Санкт-Петербурга. Одна из задач заключалась в том, чтобы стимулировать формирование новых точек притяжения, в том числе в глобальном измерении

Стратегия развития
— Итак, нет спроса со стороны промышленности — нет науки. Значит, правильная государственная стратегия не может быть только про науку, она должна быть целостной? Есть у нас такая стратегия? Стратегия научно-технологического развития (СНТР) такова?

— Безусловно. Стратегия научно-технологического развития была утверждена президентом Путиным в 2016 году. Подчеркну: решением президента впервые в истории страны этот документ был приравнен к Стратегии национальной безопасности. СНТР — это идеологический документ, который формулирует отношение государства к развитию научно-технологической сферы. В СНТР была сформулирована явным образом цель обеспечения независимости и конкурентоспособности страны.

Что такое независимость в логике научно-технологической стратегии? Это способность государства производить критически важные для функционирования страны, для жизни граждан продукты, решения и технологии. А конкурентоспособность означает, что по ряду направлений мы должны обладать лидерскими технологиями и решениями. Кроме того, важнейший тезис стратегии в том, что приоритеты НТР должны формироваться исходя из необходимости ответа на внешние по отношению к науке вызовы. Ориентируясь в первую очередь на интересы страны, а не исключительно на глобальные тренды и «фронтиры». Их надо учитывать, но рационально, разобравшись. Иначе это карго-культ. Собственно, это и есть технологический суверенитет: обеспечение независимости и конкурентоспособности. Эта фабула знакома нашей стране: после Великой Отечественной войны одновременно решались и народнохозяйственные задачи, и создавался «атомный щит».

— Но стратегические проекты, прежде всего атомный, структурировали управление и другими отраслями науки и промышленности. А в наше время государство может сказать научному, технологическому сообществу, что именно сейчас главное, что именно нужно?

— Нужны конкретные результаты, заметные гражданам, влияющие на качество жизни людей и безопасность страны. Образ этих результатов сформулирован стратегией в 2016 году. Безусловно, сегодняшняя ситуация заставляет еще более внимательно отнестись к расстановке приоритетов, уточнить запросы. В части управления идет донастройка системы. И это тоже своего рода большой вызов. Одно из последних решений — определение в каждом министерстве заместителей министров, ответственных за научно-технологическое развитие.

— То есть наука теперь не только ваша, не только в управлении Минобрнауки?

— И это правильно. Отраслевые замы как раз и должны формулировать задачи со стороны конкретных отраслей, выстраивать далее систему их решения.

— Условно можно выделить два типа управленцев. Первые — проектные менеджеры: есть задача, они ее решают, пусть и вручную. Вторые — институционалисты: они создают условия для того, чтобы задачи решались сами. Вы скорее институционалист?

— Я бы не был столь категоричен в этом разделении: все зависит от целеполагания. Одни задачи требуют ручного управления, другие — создания благоприятных условий. Важно формировать понятные правила, создавать институты — например, экспертизы. Но для достижения технологического суверенитета мы должны добиваться скорейших результатов. Это требует конкретных действий и быстрых решений — особенно в таких сферах, как станкостроение, микроэлектроника, производство лекарств и медицинской техники.

— И прорыва в этих отраслях точно надо добиться, хоть вручную?

— Конечно. Это, может быть, не самая передовая наука, но здесь просто необходим результат.

Люди, а не бумаги
— Есть комплекс застарелых и всегда обсуждаемых институциональных вопросов, связанных с организацией науки, в том числе они обсуждались на Конгрессе молодых ученых. Среди них дебюрократизация, закупка реактивов и оборудования, дополнительная поддержка молодых ученых и связанные с ними. Справедливые вопросы?

— Не бывает несправедливых вопросов, несправедливыми могут показаться ответы или решения.

— Автор работ по генетической терапии Павел Волчков рассказывал, сколь разительно отличаются сроки доставки реактивов в США и у нас (месяцы у нас вместо доставки на следующий день у них) — это делает отечественную науку неконкурентоспособной по срокам.

— Это действительно одна из болевых точек. Причем это связано не столько с «бюрократией», сколько с логистикой: многие реактивы производятся небольшими университетскими лабораториями, расположенными далеко за границами нашей страны. Их доставка требует большего времени. На это накладываются таможенные процедуры и режимы работы с рядом специфических веществ.

— Но ведь у нас к тому же еще и система госзакупок.

— Госзакупки начинаются с определенной суммы. И я напомню, что благодаря поддержке — и натиску — научного сообщества были внесены изменения в 44-ФЗ еще в 2021 году, была увеличена сумма, на которую можно покупать без объявления конкурса, был принят ряд решений, облегчающих закупки реактивов и приборов в науке. Кстати, если вы были на Конгрессе молодых ученых, то видели выставку «Наша лаба» — это тоже очень хорошая гражданская инициатива, действительно возникшая снизу, по формированию каталога отечественных научных приборов, прошедших экспертизу ученых. До этого многим казалось, что у нас в области научного приборостроения ничего не производится. Но нет, пожалуйста, — у нас довольно много аналогов зарубежных приборов и собственных решений. Насколько я понимаю, ребята сейчас работают над расширением этого каталога и в части производителей оборудования, и в части производителей расходных материалов и реактивов.

— Есть довольно много мер поддержки молодых ученых, которые организованы в том числе Минобрнауки. Но, похоже, сейчас ситуация усложнилась, многие ищут хорошие позиции за рубежом или вне сферы науки и часто находят их. Что может быть сильным аргументом делать карьеру в науке именно в России? Наверное, если будут перспективы карьеры, спрос на твою работу, амбициозные задачи. Это мы отчасти обсудили. И вторая вещь — как можно жить молодому ученому, не подрабатывая на стороне. И здесь самый важный вопрос — жилье.

— Вопрос жилья действительно важный, по нему сейчас есть несколько решений. Во-первых, в прошлом году запущена большая программа строительства университетских кампусов, в ней предусмотрено довольно много квадратных метров, в том числе служебного жилья. Во-вторых, существенно расширена программа предоставления жилищных сертификатов: если в 2021 году на них было выделено 270 миллионов рублей, то в 2022-м — в первом году Десятилетия науки и технологий — уже более одного миллиарда. Наконец, ряд регионов реализует собственные программы улучшения жилищных условий молодых ученых. При этом важно, чтобы эти инструменты были ориентированы на наиболее востребованных исследователей, показавших выдающиеся результаты.

— Мы говорили, что долгое время была административная инерция рассматривать науку как социальную сферу, где одни расходы. А вы сами верите в российскую науку? В какой мере она сама жива и способна менять нашу жизнь к лучшему?

— Я, конечно, верю в нашу науку. Если бы не верил, я бы в этой сфере и не работал. Но надо понимать, что это игра вдолгую. В 2017 году запустили президентскую программу Российского научного фонда (РНФ), в том числе для молодых ученых. В общей сложности более пяти тысяч молодых исследователей получили возможность сформировать и возглавить собственные коллективы, группы. Сегодня они работают на высочайшем уровне, дают очень заметные результаты. Мы с ними регулярно общаемся в разных форматах: очень яркие люди с желанием работать на результат. Кстати, работать именно в России. Они стали ядром участников уже ставшего ежегодным Конгресса молодых ученых в Сириусе — ключевом и самом масштабном мероприятии в научной сфере.

Я однозначно верю в российскую науку. Я очень верю в людей. И считаю, что работать нужно больше с людьми, а не с бумагами.

Источник: (Ссылка)